Круг II:  Пастух

 

 

Сколько  можно падать? Он летел в пустоту уже целую вечность. Что за напасть такая..., хотя грех было жаловаться: ощущение было необычным и пугающе-приятным. Падение завораживало. Завораживало как и всё, что происходило впервые, и как и всё, что происходило впервые надоедало ему сразу же после первых двух - трёх мгновений, другое дело, что мгновения эти иногда измерялись секундами, а иногда днями... Время вообще величина относительная. Человек глуп, полагая, что оно разделено на минуты и часы. Время – это нечто большее, нечто осязаемое. Иногда время тянется, и кажется, что стрелки часов смазаны клеем и липнут к циферблату, а иногда оно летит с такой быстротой, что не успеваешь оглянуться, как проходит час, два, день, год... Время растворено вокруг нас, и наше сознание, блуждая по пустоте мироздания, то и дело попадает то в ничтожную концентрацию его, и тогда мы летим сквозь него, не встречая сопротивления, а иногда сознание оказывается в точке, где время тянется, как застывающая карамель.  И оно прилипает к нам, цепляется за нас, и мы всё медленнее и медленнее…

Он помнил себя отрывками, лет с пяти-шести. Помнил дачу, как они с дедом туда вечером собирались: дед со своей, завсегда торчащей изо рта сигареткой, собирает на балконе высохшее бельё, а он капается среди игрушек, выбирая самые достойные, зачем брать с собой всякий хлам? Помнит ту радость, которую он испытывал от предчувствия поездки, хотя её самой не помнит, помнит только обжигающе прохладный, необыкновенно свежий утренний ветерок, завораживающее голубое небо, когда они с дедом поднимались на автобусную остановку.

Помнил он и как однажды сильно заболел и ждал,  ждал на коленях у бабушки, когда же вернется мама, спасёт его, обнимет. Тот сон, что ему привиделся перед её приходом, как ему с мамой хорошо, как она его забирает с собой, уносит прочь от боли, из его ноющего тела, как её прохладные руки избавляют его от жара. И она пришла, обняла - и сразу стало легче.

Помнит он и как впервые отправился в школу, первый раз попробовал курить: раскурил на двоих с двоюродной сестрой дедову сигарету. Тогда он пообещал себе, что это последняя сигарета в его жизни. Наивен же он был, да и остался таким же простаком, раз летит вниз головой, догоняя Землю. Что-то слишком затянулось его падение.

Что же привело его туда, на крышу, зачем он прыгнул? Любовь, да, любовь... Что же ещё могло заставить его сделать подобную глупость?

Лицо, он помнит её лицо, мягкий, гортанный голос, от которого так и веяло теплом, нежные руки, которые, лаская, разрывали его на тысячу мелких кусочков и он растворялся в ней, становился с ней единым целым.

 Кожа - молоко, волосы - цвета меди, пухлые губы, глаза - глубокие и пугающие, и одновременно такие близкие и зовущие, притягивающие... Странно, но её образ не был чем-то конкретным, как фотография, а скорее каким-то набором чувств.

Они встретились, как и все в этом мире, - случайно, поссорились, как и все, кто случайно встретились, - из-за глупости. И вот он заболел. Душу грыз червь ненависти  к себе самому, за то, что упустил, не удержал... или это что-то другое. Конечно, он ненавидел себя за глупую трату времени, за обещания, данные самому себе, которые он потом не мог или не хотел выполнять.

Почему он летит, зачем? Он ведь так молод, он не может умереть так... так глупо... Он не может закончить свой полёт по жизни, даже не успев его начать, не может разбиться, словно птенец, выпавший из гнезда.

«Я действительно маленький птенец, крылья мои не успели окрепнуть. Меня так рано выбросило из гнезда, слабые крылья не в силах были поднять над землёй хрупкое тельце, я ещё слишком юн для настоящего полёта, и вот результат: придется разбиться, ведь в мире нет места для слабых созданий.»

И он представил, как его хрупкое тело соприкасается с землёй… хруст позвоночника, сердце судорожно сжимается, стараясь прогнать кровь по разорвавшимся лёгким. И только мозг ещё жив и будет жить ещё около 6 минут в этом агонирующем теле.

 Конечно, всем нам рано или поздно приходиться покинуть гнездо, но время каждый выбирает сам, и иногда, переоценивает свои силы, но гордыня или простая глупость не позволяет сделать верный шаг, который неправильно считают шагом назад. Вернуться домой - это скорее шаг в сторону, на новую, более безопасную дорогу. А не вернувшись в родное гнездо птенец гибнет.

«Дурак, почему я так поздно это всё понял?»

Но поздно махать крыльями в надежде повернуть время вспять. Слабые крылья человеческие не в силах поднять над ревущей внизу толпою падальщиков с камерами, собирателями и коллекционерами чужих судеб.

Пора пошире раскрыть глаза, ведь вот он – конец!

«Конец второго круга!» - воскликнул Он, и тут же услышал спокойный голос.

«Первый ты прошёл, ты смог отвернуться от огненного шара и проснуться от вечного сна, теперь пришло время проснуться и от второго сна, сна жизни. Сна - кошмара, полного настоящих страданий, но в то же время и сна покоя в объятиях любимых людей..

Вновь ты поспешил. Может рано понял, как покинуть первый круг? Может слишком рано тебе покидать и второй?»

«Рано, РАНО!!!» - закричал он.

«Поздно вносить поправки  в настоящее, решение сделано. Неважно: верное или нет, пора держать ответ.» - спокойно произнёс тот же голос.

Чувство времени вновь вернулось, полёт до земли длился всего несколько мгновений, но время не имеет значения для сознания, скачущего с одного круга на другой. Громкий вопль толпы: птенец на земле...  птенец разбился...

И она пришла, она пришла как в тот раз, когда он лежал весь в жару на коленях у испуганной бабушки. Она обняла его и согрела в своих объятиях и понял он, что это не он рано из гнезда выпал, а время его пришло. Хлебнул он всего сполна на втором круге. Испытал и горечь обиды, поражения, и радость победы, любви; слепую ярость, ненависть ко всему живому и безмерную благодарность, что жив и дышит воздухом  наравне со всеми. А главное, он познал доброту одного человека и слепую злобу и ярость толпы, словно саранча уничтожающей всё на своём пути, пожирая саму себя и погибая от голода. Словно овцы без пастуха, не знающие, где пища, в ярости ропчащие на то, что пастуха нет.

Или есть пастух? Но голос его толпе не слышен, потерялся он среди сотен миллионов вопящих глоток. Ведь каждый прав, а вместе все мы не правы, каждый слышит шёпот внутри себя, а крик стоящего рядом для него не более чем порыв ветра, холодный ли от брани, тёплый ли от любви, с солёным вкусом слёз или бодрящим весёлым ароматом шутки: ветер яростный, но пустой, не несущий никакой информации.

«Кто, интересно, поместил внутрь нас этого «шептуна», который нам перевирает всё, что говорит рядом стоящий? Я ненавижу его, ведь чаще всего «шептун» лжёт, не давая услышать голос истины, голос пастуха, говорящего чужими устами.» - хотя умирал птенец, сознание его оставалось ясным, будто не было оно больше связано с истерзанным телом.

Надоело Ему быть сосудом с «шептуном» на втором круге,  так же как и слепцом, прикованным к стене, одним среди сотен миллиардов внимающих огненному шару. Сначала ему требовалось прозреть и найти силы освободиться, теперь вот разбить сосуд, которым он сам и являлся, чтобы прогнать шептуна и обрести вновь свободу, как тогда, на скале. Главное понять, что ничто тебя не держит на круге, кроме тебя самого. Но ты должен придти к осознанию сам. Без посторонней помощи, да и возможна ли такая помощь в подобных делах?

Адам познал себя обманом и был за это изгнан из Эдема, и нам, сыновьям и дочерям его вечно придётся исправлять ошибку его покуда существует род человеческий, чтобы стать истинно достойными сделать шаг назад, вернуться в Отчий дом, в Гнездо, названное Эдемом. Пришло время Третьего круга.

Мать обняла его, и хотя её «шептун» и неистовствовал, пытаясь заставить её поверить в то, что это она виновата, и что сын у неё никудышный, и что ей за ним пора, всё же она знала глас пастуха, поняла, что её время не пришло, не настрадалась ещё, отпустила сына одного. Пусть бредёт по дороге сам.

И он поднялся, пнул от души «шептуна» и пошёл, нет, не пошёл, он легонько оттолкнулся от земли носками своих голых ступней и воспарил, крылья наконец окрепли и он устремился ввысь.

А внизу остался разбитый сосуд и шептун отправился искать себе нового хозяина, ещё совсем крохотного, но не могущего войти на второй круг без шептуна, сосуд без шептуна - мёртв, ибо вещь без содержания бессмысленна и мертва.